понемногу добавлю еще несколько частей
О средних веках.
Вступительная лекция, читанная в Петербургском университете, в августе 1834 года.
Никогда история мира не принимает такой важности и значительности, никогда не показывает она такого множества индивидуальных явлений, как в средние века. Все события мира, приближаясь к этим векам, после долгой неподвижности, текут с усиленной быстротой, как в пучину, как в мятежный водоворот, и, закружившись в нем, перемешавшись, переродившись, выходят свежими волнами. В них совершилось великое преобразование всего мира, они составляют узел, связывающий мир древний с новым, им можно назначить то же место в истории человечества, какой занимает в устроении человеческого тела сердце.
Как совершилось это всемирное преобразование ?
Как удержались в нем старые стихии ?
Как они смешались ?
Что прибавилось в нем нового ?
Это такие вопросы, которым равные по важности едва ли найдутся во всей истории .
Все, что мы имеем, чем пользуемся, чем можем похвалится перед предыдущими веками, все устройство и искусное сложение наших административных частей, сами даже сословия, наша религия, наши права и привилегии, нравы, обычаи, сами знания, совершившие такой быстрый прогрессивный ход, - все это или получило начало и зародыш, или даже развилось и образовалось в темные, закрытые для нас средние века.
В них первоначальные стихии и фундамент всего нового; без глубокого и внимательного исследования их не ясна, не удовлетворительна, не полна новая история, и слушатели ее похожи на посетителей фабрики, которые удивляются быстрой отделке изделий, совершающийся почти перед глазами их, но забывают заглянуть в темное подземелье, где скрыты всемогущие колеса, дающие толчок всему; такая история похожа на статую художника, не изучавшего анатомию человека.
Отчего же, не смотря на всю важность этих необыкновенных веков, всегда как –то неохотно ими занимались ?
Отчего, приближаясь к ним, всегда спешили скорее пройти их, и отдалится о них, и редкие, очень редкие , пораженные величием предмета , возлагали на себя труд разрешить некоторые из приведенных вопросов ?
Мне кажется, это происходило от того, что средней истории назначили самое низшее место. Время ее действия считали слишком варварским, невежественным, и от того –то оно и в самом деле сделалось для нас темным, раскрытое не вполне, оцененное не по – справедливости, представленное не в гениальном величии.
Невежественным можно назвать разве только начало, но это невежественное время уже имеет в себе то, что должно родить в нас величайшее любопытство. Самый процесс слияния двух жизней, древнего мира и нового, это резкое противоречие их образов и свойств, эти дряхлые, умирающие стихии старого мира, которые тянутся по новому пространству, как реки, впавшие в море, но долго еще не сливающие своих пресных вод с солеными волнами; эти дикие, мощные стихии нового, упорно не допускающие к себе чужого влияния, но наконец, невольно принимающие его; это старание, с каким европейские дикари кроят по – своему римское просвещение; эти отрывки или, лучше сказать, клочки римских форм, законов, среди новых, еще не определенных, не получивших ни образа, ни границы, ни порядка; сам этот хаос, в котором бродят разложенные начала страшного величия современной Европы и тысячелетней силы ее,- они все для нас занемательнее, и более возбуждающие любопытство, нежели неподвижное время всемирной римской империи под правлением ее безсилых императоров.
Другая причина, почему неохотно занимались историей средних веков, это – мнимая сухость, которую привыкли сливать с понятием о ней. На нее глядели, как на кучу проишествий не стройных, разнородных, как в толпу раздробленных и безсмысленных движений, не имеющих главной нити, которая бы совокупляла их в одно целое.
В самом деле, ее страшная, необыкновенная сложность с первого раза не может не показаться чем – то хаосным, но рассматривайте внимательнее и глубже, и вы найдете и связь, и цель, и направление. Я, однако же, не отрицаю, что, для самого умения найти все это, нужно быть одаренным тем чутьем, которым обладают немногие историки. Этим немногим предоставлен завидный дар увидеть и представить все в изумительной ясности и стройности.
После их волшебного прикосновения, проишествие оживляется и приобретает свою особенность, свою занимательность ; без них оно долго представляется для всякого сухим и бессмысленным. Все, что было и происходило, все занимательно, если только о нем сохранились верные летописи, выключая разве совершенное безстрастие народов,; везде есть нить, как во всякой ткани есть основа, хотя она иногда совершенно бывает заткана; как в лучистом камне есть невидимый свет, который он отливает, будучи обращен к солнцу – она исчезает только с утратою известий.
Так и в первоначальных веках средней истории , сквозь всю кучу проишествий, невидимою нитью тянется постепенное возрастание папской власти и развивается феодализм. Казалось, события происходили совершенно отдельно и блеском своим затемняли уединенного, еще скромного римского первосвященника; действовал сильный государь или его вассал, и действовал лично для себя, а между тем существенные выгоды незаметно текли в Рим.
И все, что не происходило, нарочно происходило для Папы.
История средних веков менее всего может называться скучною. Нигде нет такой пестроты, такого живого действия, таких резких противоположностей, такой странной яркости, как в ней. Ее можно сравнить с огромным строением, в фундамент которого улегся свежий, крепкий, как вечность, гранит, а толстые стены выведены из различного, старого и нового, материала., так что в одном кирпиче видны готские руины, на другом блестит римская позолота, арабская резьба, греческий карниз, готическое окно – все слепилось в нем и составило самую пеструю башню. Но яркость, можно сказать, только внешний признак событий средних веков, внутреннее же их достоинство есть колоссальность исполинская, почти чудесная, отвага, свойственная одному только возрасту юноши, и оригинальность, делающая их единственными, не встречающими себе подобия и повторения ни в древние, ни в новые времена.
